PDA

Просмотр полной версии : АМЕРИКА...



Steel
04.12.2014, 06:17
ПИСЬМА ИЗ АМЕРИКИ. СОСЕДИ
Еженедельник Дело
© Дело, 2008

Оригинал текста: http://www.idelo.ru/512/22.html

Кому не известно, что в Нью-Йорке можно прожить двадцать лет в одном доме и не познакомиться близко ни с одним соседом? То есть встречаться периодически на улице или на лестничной площадке, радостно кричать при встрече, как дела? Отвечать, что все прекрасно, добавлять какую-нибудь банальность про погоду или про наступающий уикенд (если дело происходит в пятницу), и с чувством облегчения расходиться в разные стороны.
Мы прожили в одном доме в Бенсонхерсте не 20 лет, а всего год с небольшим, но сумма наших разговоров с соседями не превысила бы за это время и 10 минут. Если, конечно, не считать супервайзора, с которым нам пришлось обсуждать проблемы тепла, канализации и отопления, пока он нам чинил унитаз или настраивал душ.

Далеко не сразу мы научились определять национальность наших соседей. То есть с азиатами - все более менее ясно: если человек похож на киргиза, значит, он - японец, если в чертах есть что-то пугающе-изможденное, он - вьетнамец, все остальные - китайцы. Или корейцы. Или тайцы. Но та девушка-азиатка, которую мы встречали иногда в нашей парадной (а в Америке адрес определяется не домом, а именно парадной) была скромна, стеснительна и трудно идентифицируема на предмет ее происхождения.
Я точно узнал, когда в наш дом вселились поляки - накануне ночью нас разбудил непривычный шум, прямо под окном стояла машина, сквозь приоткрытую дверь лилась отвратительно громкая музыка, внизу стояли огромные жлобы, отбрасывающие причудливые черные тени, и, перекрикивая музыку, курили и что-то горячо обсуждали, сопровождая свою явно славянскую речь русским матом. На переднем капоте у них была гордо выставлена бутылка водки, которую наши будущие соседи быстро опорожняли с помощью белых пластмассовых стаканчиков.
В Германии таких нарушителей ночной тишины полиция, вызванная теми же возмущенными соседями, скрутила бы через пять минут, если не раньше, здесь же уличное застолье продолжалось часа полтора и закончилось выпитой бутылкой и усталостью собутыльников.
Поляки поселились на первом этаже, рядом с одинокой дамой с крашенными рыжими волосами, которую время от времени навещал ее великовозрастный сын, всегда одетый в джинсы с кроссовками и светлую рубашку с галстуком. Стройная, как невысокая девушка, она - при ближайшем рассмотрении - оказалась дамой преклонных лет, но с одним немаловажым пристрастием, которое стало серьезным осложнением нашей жизни.
В наш быт жившая аккурат под нами дама вошла потому, что любила петь. Причем, пела одно и то же в одно и то же время. Каждый уикенд или праздник в середине дня из ее открытого окна в наше открытое окно начинала литься американская популярная музыка 40-50-х годов прошлого века. Наиболее современным был Элвис Пресли, из которого наша соседка отбирала только самые сладкие лирические композиции. Вообще ее репертуар мы скоро выучили наизусть и возненавидели до глубины души. Не могу сказать, что она плохо подпевала своей музыке: она, скорее всего, занималась пением в молодости. Или что сама музыка была плохая, вполне кондиционная эстрада. Но она крутила все время одно и то же, без какого-либо разнообразия. От обеда до 2-3 ночи с одним и тем же (высоким) уровнем громкости. Пару раз мы не выдерживали и пытались сделать ей замечание. Один раз в третьем часу ночи жена спустилась и стала звонить ей в дверь, наша старая хиповка дверь не открыла, но музыку сразу выключила. При этом когда мы сталкивались в парадной, то вместе улыбались до ушей и не возвращались к проблемам ночных песнопений.
Иногда, уже после того, как музыка замолкала, мы слышали, как хозяйка квартиры ссорилась со своим сыном или любовником. Было ощущение, что они выпивали, потому что разговор шел на повышенных тонах, иногда переходя на крик. Только иногда эти голоса перекрывались грохотом проезжающей «надземки», но только шум поезда смолкал, как голоса появлялись вновь. Смысл этой перманентной ссоры нам был неясен, мы могли разобрать лишь отдельные слова, но в чем взрослый сын упрекает свою мать или, наоборот, мать сына, можно было представить. Может быть, сын говорит: хватит пить, уже достаточно набралась, а она отвечает: вот так бобылем с мамочкой и проживешь всю жизнь? Ни внуков, ни невестки, никого, только одни упреки. Очень часто мы лежали ночью и молча слушали, как внизу выясняют свои непростые отношения соседи.
Еще один сосед (мы там и не определили, кто именно) раз в день, во время обеда что-то очень громко кричал. Нам очень хотелось узнать, что он кричит и зачем, но это не удавалось. Крик был гортанным, больше всего это было похоже на «Аллах Акбар», но это был не «Аллах Акбар», а что-то другое. Первое время мы даже вздрагивали, когда он начинал кричать, потом привыкли. Это было явно какое-то молитвенное восклицание. И нам казалось, что оно связано с приемом пищи. Очевидно, наш сосед кричал это в открытое окно, так как сразу после крика мы выглядывали на улицу и никого не находили. Мы приглядывались к нашим соседям, пытаясь понять, кто он, возвещавший своим домашним, что время обеда пришло. Но так и не смогли распознать.
Более всего на роль обеденного крикуна походил один китаец (японец, кореец, вьетнамец), который жил в двухэтажном доме напротив. Его семья состояла из жены и сына, пухлого мальчишки лет десяти. Мы видели, как они садятся в свою машину, и представляли, что именно глава семейства, тридцатилетний азиат, читает перед обедом молитву своей жене и сыну, а заканчивает ее громким гортанным кличем. Я был бы рад познакомится с ним и распросить о подробностях этого ритуала, но такой возможности жизнь нам не предоставила. Подойти же на улице к человеку и начинать распрашивать было совершенно невозможно.

Не менее колоритными были соседи из дома напротив, где проживало несколько итальянских семейств с большим числом маленьких детей. Вот кто чувствовал себя хозяевами жизни - так это наши итальянцы, хотя, судя по машинам, которыми они владели, они были не из богатых. Но они громче всех разговаривали, дети орали, мамаши, не думая их утихомиривать, постоянно болтали и курили, иногда отец семейства - парень лет двадцати пяти - выкатывал из закромов грохочущий мотоцикл и ездил на нем с задумчивым видом туда-сюда по кварталу, будто бы проверяя его после ремонта.
Именно они первыми выставляли перед рождеством электрическую елку, они последними ее и убирали чуть ли не в феврале.
Но звездным часом наших итальянцев был так называемый bloсk party - ежегодный праздник квартала, нечто совсем непредставимое в России. Все начиналось за несколько недель, когда нашу улицу, как раз между нашими домами, перегораживал транспарант, извещавший, что в последнюю субботу июля состоится этот самый bloсk party. Затем уже за неделю до события на всех столбах появлялось объявление, что в субботу на нашей улице парковки не будет с 8 утра до ночи. Накануне на огромном грузовике к их дому доставлялись огромные метра 2 в вышину колонки с усилителями, появлялся огромный электрогриль, столы и стулья. А в 9 утра наступившего дня по улице начинал ходить с мегафоном один из итальянцев, приглашая всех на праздник и напоминая о необходимости убрать с улицы все машины.
На самом деле это был праздник этих итальянских семейств - что за день они отмечали, неизвестно, может быть, день вселения в этот дом или день, знаменательный для итальянской культуры, но без них ничего бы сверхординарного не получилось. Ну, вышли бы из домов люди поприветствовать соседей и выпить за их здоровье винца или пивка. Поулыбались бы, обменялись бы парой слов. И все.
Здесь же с утра до ночи творилось ровным счетом безумие. Первую половину дня развлекали детей. Открывался пожарный гидрант, надувался резиновый - в пол улицы диаметром - бассейн, в котором плавали, плескались, орали, бесились итальянские дети, разбавленные парочкой маленьких китайчиков в больших черных очках. Велосипеды, самокаты, ролики. Движение с двух сторон перекрыто - свобода, как в русской провинциальной глуши.
После обеда начиналась главная беда - на полную включалась музыка. От баса у меня дрожали перепонки в ушах, как диффузоры в динамиках. Выдержать это было нельзя. Сразу стало понятно, что среди наших итальянцев нет представителей интеллектуальных профессий - ни работать, ни читать при таком шуме было невозможно. Через пару часов и мы, размышлявшие - присоединяться или нет к соседскому веселию, позорно бежали, понимая, что сил перекрикивать музыку, пытаясь общаться на чужом языке, у нас нет. Мы исчезли часов на пять, но когда вернулись около 11 вечера, застали веселье еще в полном разгаре. На улицу были выставлены столики и стулья, в ящиках стояло пиво и вода, музыка грохотала, усталые дети верещали и капризничали, пара десятков взрослых длили натужное веселье.
Мы к нему не присоединились. Поднялись к себе, выпили чаю, мне казалось, что даже блюдца подскакивают и звенят от грохота за окном. Ни читать, ни разговаривать было невозможно. Легли спать, положив подушку на ухо.
Музыку выключили без семи минут двенадцать.

Персональный сайт писателя Михаила Берга (http://www.mberg.net/neibor/)|
© 2005-2014 Михаил Берг

Steel
04.12.2014, 06:19
РУССКАЯ АМЕРИКА
Еженедельник Дело
© Дело, 2007

Оригинал текста: http://www.idelo.ru/476/18.html

Русская Америка производит весьма своеобразное, подчас грустное впечатление. Конечно, в том же Нью-Йорке живет ряд выдающихся русских художников - таких, как Илья Кабаков. Почти в каждом американском университете работают несколько блестящих русских интеллектуалов, перечисление имен которых заняло бы не одну страницу.
Есть интересные поэты и писатели. Я знаю более чем обаятельных русских бизнесменов, хороших интеллигентных врачей. Я видел симпатичных и неглупых людей, с которыми легко находил общий язык, встречая их за рулем машины в кар-сервисе (дешевый вид такси). Но русское community (общество) в его наиболее массовом срезе - это, как говорил один мой приятель, еще та песня.

Тотальный конформизм

Конечно, я не повторю то, что сказал Витя Кривулин в интервью израильскому телевидению, когда неосторожный и восторженный интервьюер спросил о впечатлении, полученном от этого самого телевидения. Витя тогда по простоте душевной ответил: Жмеринка!
Я бы не сказал этого ни об американском русском телевидении, хотя оно, конечно, слабое, ни даже о публике на Брайтон бич, хотя еще один мой приятель из Гамбурга, впервые попавший в русский район Бруклина, с радостным изумлением воскликнул: Мелитополь, ведь это вылитый Мелитополь!, что не должно звучать оскорбительно, так как именно в Мелитополе этот мой приятель родился и жил в детстве.
В провинциальности нет никакого недостатка, провинциальность - не только культурное, но прежде всего географическое, социальное понятие, и упрекать кого-либо в том, что он родился не в Нью-Йорке или Москве, а в той самой Жмеринке, по меньшей мере, жестоко, да и неостроумно. Более того, бессмысленно упрекать газету, журнал или телеканал, работающих на вполне определенную аудиторию с вполне понятными культурными потребностями, прежде всего определяемыми бэкграундом, в слишком отчетливых пристрастиях к редукции всего и вся.
Сложность оправдывается только запросами, и она ничем не лучше простоты, если та не впадает в убожество. И то, и другое очень часто не более чем символическое подтверждение собственной зрительской, читательской, слушательской правоты. На этом зиждется любая культура - как массовая, так и элитарная.
Но у русского общества в Америке есть вполне специфические черты. В первую очередь, я бы упомянул тотальный конформизм. То есть такое количество патриотов в России можно было встретить только на отчетно-перевыборном партийном собрании в застойные годы или на судьбоносном партийном съезде в тот же период. Вполне интеллигентные люди из Москвы и Московской области первым тостом могут сказать: Бог, благослови Америку! И без улыбки прокомментировать, поворачиваясь, скажем, к детям: всем, что мы имеем, мы обязаны Америке. Точно так же, как их деды и бабки, а может быть, отцы и матери пили сначала за Сталина, а потом уже за именинника.

Пикейные жилеты в отставке

Есть, конечно, типично эмигрантские комплексы и прежде всего яростное оправдание своего выбора, всегда тяжелого и никогда не односложного. Но человеку трудно признать сложную неоднозначность своей жизни, в том числе судьбоносный выбор, и поэтому понятно, почему при каждом удобном поводе он несет на чем свет стоит Россию и утверждает, что жить там сейчас невозможно. Так поступают почти все эмигранты, не желающие ощущать раздвоенность и неочевидность собственного состояния.
В общем, понятна и тихая патриотическая истерия по поводу великой Америки: эмиграция такая сложная вещь, что люди, потерявшие поддержку в одной массовой культуре, стремятся как можно быстрее восполнить потерю в той другой, транслируемой наиболее мощно. А что в Америке может сравниться по силе и мощности трансляции с патриотической риторикой? Только национализм.
И бывшие советские эмигранты становятся патриотами и националистами. Причем, чем более тихо (если не подло) вели они себя в России, где тоже, конечно, были конформистами, но советскими, тем отчетливее они распускают свой хвост здесь и становятся воинственными патриотами Израиля, гражданскими солдатами Земли обетованной, этакими пикейными жилетами в отставке.
Психологически все понятно. Именно еврейские организации более всего помогают эмигрантам, и эта помощь настолько серьезна, что испытывать благодарность вполне естественно. Как, впрочем, и испытывать благодарность в отношении чисто американских социальных институций, также долгое время поддерживающих новоприбывших.
Хотя, с другой стороны, слово естественно ничего не объясняет. Ведь столь же естественными становятся исламофобия, арабофобия и россияфобия, и мне, как некогда булгаковскому генералу Черноте, порой очень хотелось бы, чтобы все эти за чужой счет смельчаки оказались опять в своем старом советском далеке хоть на пятнадцать минут, дабы посмотреть, на какую гражданскую отвагу хватило бы их эмоциональности. Ведь одно дело, тыкать палкой зверя, беснующегося в своей клетке, а совсем другое - очутиться вместе со зверем в клетке самому.
Я как-то не доверяю храбрецам, которым ничего не угрожает. Я слишком отчетливо помню те тотальный страх и тотальное послушание, которые демонстрировались многими из сегодняшних американо-израильских ура-патриотов. И, кажется, делают они это с легкой совестью только потому, что им за это ничего не грозит, кроме поддержки общественного мнения.
Как кому, но мне не по душе конформизм с любой национальной или патриотической начинкой.

Если хмурый - значит, наш

Хотя если говорить о реальном населении русского Бруклина и даже района Брайтон Бич, то непосредственно евреев там не так уж много. Особенно среди молодых, где преобладают выходцы из Украины и Белоруссии, приехавшие сюда потому, что они выиграли Грин-карту по лотерее. Я даже не предполагал, что такое число представителей бывших советских республик оказались в Америке без всякой еврейской эмиграции, а просто по вызову родственников или по Грин-карте. Про белорусов и украинцев я уже сказал. Много также армян, азербайджанцев, выходцев из Бухары, Северного Кавказа.
У меня есть приятель - финн Юкка Малининен, переводчик всего наиболее интересного, имеющегося в русской литературе, начиная с Бродского и кончая Сорокиным. Так вот он мне не раз говорил, что Брайтон Бич, где Юкка побывал еще в ранние перестроечные годы, когда в России капитализмом даже не пахло, оказался самым сильным его впечатлением.
Капитализм на русском языке - такого в мире еще не было. Целые кварталы людей, говорящих именно на русском, использующих только русскую культуру для самоутверждения. Они были вежливы, обходительны (пусть и на провинциальный лад - типа орфографических ошибок на вывесках). Но все равно без русско-советской истеричной эмоциональности и скандальности, без устало-ненавидящих взглядов продавцов и офисных работников, без всего, что тогда называлось совком.
Я написал это и вспомнил, что если незнакомый человек при встрече на лестнице не здоровается, а отводит глаза, то, значит, он русский. Налет хмурости, замшелости и нелюбезности, оставшийся от советской эпохи, так быстро не выветривается и остается у всех, кто успел пожить при советской власти.
В принципе, причина хмурости понятна и коренится в тотальном недоверии русского человека ко всему. Его столько раз обманывали, что он устал верить и надеяться. Он защищается скепсисом и нелюбезностью от возможного нового обмана. И эта недоверчивость - одно из основных культурных свойств русского человека.
Должно пройти, наверное, несколько веков жизни при честной и понятной власти, при которой возникнет открытое и понятное общество, чтобы недоверчивость и хмурость развеялись, уступив место вежливости и любезности даже в случайном общении. А до тех пор не отделаться русскому человеку от этой складки, где бы он ни был - у себя на родине, в эмиграции или в гостях.
А русский он потому, что все эти армяне, украинцы, узбеки и евреи для Америки - русские. Как любое национальное отделение ПЕН-клуба (правозащитной писательской организации) называется по языку, на котором писатели пишут, так и в Америке диаспоры определяются именно языком, их объединяющим.
В принципе, так обстоит дело и в музее на острове Эллис, названном в свое время островом слез, поскольку именно через его пропускные пункты в течение полувека бурлила и втекала в Америку река эмигрантов. Эмигранты делились по стране, откуда прибыли, и по языку, на котором говорили.
Язык не случайно был некогда синонимом слова народ. Поэтому среди русских эмигрантов нет никаких евреев, таджиков, осетин или молдаван. К русской Америке принадлежит вся многонациональная семья советских народов, так рвавшаяся из СССР и в некое подобие этого СССР вернувшаяся. По принципу - за что боролись...
http://www.mberg.net/pismo_rus_amerika/