Галгай.Ком
13.07.2006, 16:42
Голодовка – оружие отчаявшихся
http://ingform.ru/images/news/1779/golodovka2a.jpgКаждый раз, когда я приезжаю в лагерь беженцев в Майском, даю себе обещание: «В этот раз – не плакать!» И всякий раз нарушаю обещание. Потому что их боль, ставшая постоянной, хронической, непреходящей, постепенно переходит в удушье, когда нестерпимо трудно уже не просто жить – дышать. И это удушье распространяется на все окрестности, покрывая тяжкой, свинцовой, угарной пеленой и это поле, и вагоны, и долину, и поселок, и всю страну. Вот только страна привыкла жить удушливо, несвободно и мрачно, и потому не замечает низко висящей пелены чужого горя.
Каждый раз вагонов в Майском становится все меньше, потому что безжалостные краны с КамАЗами, будто в русской рулетке, выбирают жертву произвольно – как фишка ляжет, - и увозят на соседнее мрачное поле, которое по злой чиновничьей иронии назвали поселком Новым. Поле это отличается от лагеря беженцев в Майском разве что тем, что надежно скрыто от взгляда – оно далеко от дороги, и никакой проезжий журналист или правозащитник не увидит его и не удивится: «А это что за концлагерь?..»
В этот раз на одном из немногих уцелевших вагонов висели самодельные плакаты: «Требуем обеспечить нам равные права с другими народами Северной Осетии! Требуем вернуть нас в места прежнего проживания!» Внутри вагона на матрасах сидят и лежат 11 человек. С 5 июля они голодают. Это бессрочная голодовка: или власти вернут их домой, или… Врач Лиза Салахова, добрый ангел Майского, врач-беженка из Грозного, которая приезжает в лагерь каждый день лечить несчастных обитателей железных ящиков, рассказала: «Они сначала вообще хотели сухую голодовку объявить! Я еле-еле их убедила пить воду! Они же все больные!» Все правильно: человек, который держит сухую голодовку, умирает быстро. Его протеста могут попросту не заметить. Просто не успеют.
Возле вагона голодающих неподвижно сидит старик Юсуп Точиев. В вагоне голодает его сын Магомед. Рядом с Магомедом, на соседнем матрасе – Руслан Даскиев. Несколько месяцев назад он похоронил 18-летнего сына. Юноша умер от порока сердца. Его можно было спасти, если бы нашлись деньги на операцию. Но кто их даст человеку без паспорта, без прописки, без работы? Такого человека как будто вообще не существует в природе. Он – призрак. Сегодня Руслан Даскиев действительно похож на привидение. В его глазах обреченность и та пугающая пустота, которая возникает во взгляде всякого уставшего жить и бороться. Юный красавец-джигит Ислам Марзиев иронично говорит: «Мне как-то даже неловко чувствовать себя более бесправным, чем поросенок Фунтик…» Оказывается, недавно по всем телеканалам прошли сюжеты о поросенке Фунтике, который в семимесячном возрасте вдруг перестал расти. Судьбой Фунтика озаботилась вся страна. Ему каждый день измеряли рост и вес и докладывали об этом российскому народу. У Фунтика даже есть паспорт. У Ислама паспорта нет. И, будь он жив или мертв, стране на это глубоко плевать.
Семидесятитрехлетний Муса Бекбузаров, присоединившийся к голодовке, ничего мне сказать не может. Он глухонемой. Его артериальное давление перескочило за 200, и врач Лиза Салахова едва ли не на коленях умоляла его прекратить голодовку. Бекбузаров отказался. А зачем? Их общий вывод таков: «Разве наше существование можно назвать жизнью? Нет, это смерть, только медленная, растянутая во времени. Так, может, если мы умрем, это хотя бы кого-нибудь заставит задуматься?».
Лейла Амерханова качает головой: «Я не знаю, что сказать. Мой муж пропал без вести еще тогда, в девяносто втором. И я знаю, каково это – потерять своего мужчину…» Зато Марьям Дидигова знает, что сказать: «Если с ними что-нибудь случится, мы, женщины, их заменим! Мы продолжим голодовку!»
Поддержать голодающих приходит и невестка героя войны Саадула Арсамакова Ханифа. Сам старик уже почти не встает. Их семью перевезли в Новый, и теперь имя героя войны власти Северной Осетии изо всех сил используют в пропагандистских целях. Ханифа плачет: «Мы все хотим обратно. Там, в Новом, - не жизнь, а пытка. Там дед уже не выходит из вагончика на улицу - тошно вокруг смотреть. Ему был положен хотя бы отдельный вагон - не дали. Живем все вместе в одном вагоне. Но он и сейчас говорит, что вернется домой. Я вообще не знаю, что защищал мой свекор, - мы снова в ссылке, за колючей проволокой. Дед раньше, в Майском, из своего окна вагончика хоть на трассу смотрел, на дорогу в сторону дома, а сейчас он уже не встает - смотреть не на что...".
Самое страшное в глазах голодающих – это полная готовность к худшему. Обреченность, какая бывает разве что перед расстрелом. Голодовка – это оружие отчаявшихся. Это метод тех, у кого больше не осталось сил. Это последняя попытка докричаться до глухих стен, за которыми в прохладе кондиционеров скрываются лоснящиеся чиновники с тяжелыми, любовно выращенными в мягких креслах задами. Этим чиновникам ничего не стоит поставить размашистую подпись на паре бумажек, которые могли бы спасти этих людей. Но они давно отвыкли делать это бесплатно. Это же какой труд – удержать ручку толстыми пальцами и вывести на бумаге подпись! Ради собственного блага – вернее, ради многочисленных собственных благ, - можно, конечно, постараться. Но что взять с нищих беженцев, кроме их отчаяния?...
Я преклоняюсь перед этими людьми. Я смотрю на их изможденные, но от этого еще более красивые трагической красотой лица, как на тициановские полотна. Я верю в их победу, потому что они сильнее неповоротливого и злобного государства. У них есть вера, опыт выживания в любых условиях, любовь к своей земле и память о предках. Они выживут и вернутся домой. Потому что без их добрых домов Россия погибнет. Только бы она в конце концов поняла это…
Ирина ХАЛИП, «Новая газета», специально для «Ингформ бюро»
http://ingform.ru/images/news/1779/golodovka2a.jpgКаждый раз, когда я приезжаю в лагерь беженцев в Майском, даю себе обещание: «В этот раз – не плакать!» И всякий раз нарушаю обещание. Потому что их боль, ставшая постоянной, хронической, непреходящей, постепенно переходит в удушье, когда нестерпимо трудно уже не просто жить – дышать. И это удушье распространяется на все окрестности, покрывая тяжкой, свинцовой, угарной пеленой и это поле, и вагоны, и долину, и поселок, и всю страну. Вот только страна привыкла жить удушливо, несвободно и мрачно, и потому не замечает низко висящей пелены чужого горя.
Каждый раз вагонов в Майском становится все меньше, потому что безжалостные краны с КамАЗами, будто в русской рулетке, выбирают жертву произвольно – как фишка ляжет, - и увозят на соседнее мрачное поле, которое по злой чиновничьей иронии назвали поселком Новым. Поле это отличается от лагеря беженцев в Майском разве что тем, что надежно скрыто от взгляда – оно далеко от дороги, и никакой проезжий журналист или правозащитник не увидит его и не удивится: «А это что за концлагерь?..»
В этот раз на одном из немногих уцелевших вагонов висели самодельные плакаты: «Требуем обеспечить нам равные права с другими народами Северной Осетии! Требуем вернуть нас в места прежнего проживания!» Внутри вагона на матрасах сидят и лежат 11 человек. С 5 июля они голодают. Это бессрочная голодовка: или власти вернут их домой, или… Врач Лиза Салахова, добрый ангел Майского, врач-беженка из Грозного, которая приезжает в лагерь каждый день лечить несчастных обитателей железных ящиков, рассказала: «Они сначала вообще хотели сухую голодовку объявить! Я еле-еле их убедила пить воду! Они же все больные!» Все правильно: человек, который держит сухую голодовку, умирает быстро. Его протеста могут попросту не заметить. Просто не успеют.
Возле вагона голодающих неподвижно сидит старик Юсуп Точиев. В вагоне голодает его сын Магомед. Рядом с Магомедом, на соседнем матрасе – Руслан Даскиев. Несколько месяцев назад он похоронил 18-летнего сына. Юноша умер от порока сердца. Его можно было спасти, если бы нашлись деньги на операцию. Но кто их даст человеку без паспорта, без прописки, без работы? Такого человека как будто вообще не существует в природе. Он – призрак. Сегодня Руслан Даскиев действительно похож на привидение. В его глазах обреченность и та пугающая пустота, которая возникает во взгляде всякого уставшего жить и бороться. Юный красавец-джигит Ислам Марзиев иронично говорит: «Мне как-то даже неловко чувствовать себя более бесправным, чем поросенок Фунтик…» Оказывается, недавно по всем телеканалам прошли сюжеты о поросенке Фунтике, который в семимесячном возрасте вдруг перестал расти. Судьбой Фунтика озаботилась вся страна. Ему каждый день измеряли рост и вес и докладывали об этом российскому народу. У Фунтика даже есть паспорт. У Ислама паспорта нет. И, будь он жив или мертв, стране на это глубоко плевать.
Семидесятитрехлетний Муса Бекбузаров, присоединившийся к голодовке, ничего мне сказать не может. Он глухонемой. Его артериальное давление перескочило за 200, и врач Лиза Салахова едва ли не на коленях умоляла его прекратить голодовку. Бекбузаров отказался. А зачем? Их общий вывод таков: «Разве наше существование можно назвать жизнью? Нет, это смерть, только медленная, растянутая во времени. Так, может, если мы умрем, это хотя бы кого-нибудь заставит задуматься?».
Лейла Амерханова качает головой: «Я не знаю, что сказать. Мой муж пропал без вести еще тогда, в девяносто втором. И я знаю, каково это – потерять своего мужчину…» Зато Марьям Дидигова знает, что сказать: «Если с ними что-нибудь случится, мы, женщины, их заменим! Мы продолжим голодовку!»
Поддержать голодающих приходит и невестка героя войны Саадула Арсамакова Ханифа. Сам старик уже почти не встает. Их семью перевезли в Новый, и теперь имя героя войны власти Северной Осетии изо всех сил используют в пропагандистских целях. Ханифа плачет: «Мы все хотим обратно. Там, в Новом, - не жизнь, а пытка. Там дед уже не выходит из вагончика на улицу - тошно вокруг смотреть. Ему был положен хотя бы отдельный вагон - не дали. Живем все вместе в одном вагоне. Но он и сейчас говорит, что вернется домой. Я вообще не знаю, что защищал мой свекор, - мы снова в ссылке, за колючей проволокой. Дед раньше, в Майском, из своего окна вагончика хоть на трассу смотрел, на дорогу в сторону дома, а сейчас он уже не встает - смотреть не на что...".
Самое страшное в глазах голодающих – это полная готовность к худшему. Обреченность, какая бывает разве что перед расстрелом. Голодовка – это оружие отчаявшихся. Это метод тех, у кого больше не осталось сил. Это последняя попытка докричаться до глухих стен, за которыми в прохладе кондиционеров скрываются лоснящиеся чиновники с тяжелыми, любовно выращенными в мягких креслах задами. Этим чиновникам ничего не стоит поставить размашистую подпись на паре бумажек, которые могли бы спасти этих людей. Но они давно отвыкли делать это бесплатно. Это же какой труд – удержать ручку толстыми пальцами и вывести на бумаге подпись! Ради собственного блага – вернее, ради многочисленных собственных благ, - можно, конечно, постараться. Но что взять с нищих беженцев, кроме их отчаяния?...
Я преклоняюсь перед этими людьми. Я смотрю на их изможденные, но от этого еще более красивые трагической красотой лица, как на тициановские полотна. Я верю в их победу, потому что они сильнее неповоротливого и злобного государства. У них есть вера, опыт выживания в любых условиях, любовь к своей земле и память о предках. Они выживут и вернутся домой. Потому что без их добрых домов Россия погибнет. Только бы она в конце концов поняла это…
Ирина ХАЛИП, «Новая газета», специально для «Ингформ бюро»